Байки Музейного (История первая, вступительная)

Издали, да и вблизи, пожалуй, не сыскать в нём ничего примечательного – обычная по всем статьям деревенская постройка, обликом своим глаз не цепляющая. Лишь в темноте горит над тем крыльцом недремлющий красный глазок, намекающий на то, что нежданному гостю в запертые двери лучше не стучаться: не ждут тут никого в неурочное время.

Зато в урочное всякий подошедший может удостовериться, что как раз его-то здесь и ожидают, с гостеприимной радостью и готовностью уделить всяческое внимание. А над распахнутой дверью (явной ровесницей видавшего виды крыльца) он увидит вывеску, сообщающую о том, перед ним – Хужирский краеведческий музей имени Н. М. Ревякина.

Сельский музей – это явление совершенно особенное.

Тот, кто привык считать настоящими музеями просторные палаты старинных дворцов и особняков, анфилады галерейных залов или тихие комнаты мемориальных квартир, окажется удивлён и даже растерян в своеобразной «коммуналке» экспонатов, где запросто соседствуют источенные временем кости, неясного назначения утварь и изделия старинных ремёсел, оскаленные звериные чучела, устаревшие бытовые приборы, пёстрые афиши и фотографии недавних событий…

На равных борются за внимание посетителя живописные полотна и вырезки из старых газет, россыпи древних черепков и тонкие листы гербария, макет рыбацкой шхуны и шаманский бубен.

Что-то перекочевало в музейные витрины из бабушкиного сундука или с пыльного чердака дома на соседней улице, что-то – из-под тяжкого земляного слоя, скрывавшего древнее захоронение. Хрупкие тетрадные листы, заполненные строчками воспоминаний или наивных стихов, нечёткие выцветшие фото, хранящие унесённые временем лица, умело связанная неизвестной мастерицей салфетка, доставшиеся от прадеда карманные часы с навеки треснувшим стеклом – всему найдётся место и своя толика внимания.

Сюда можно приходить, как в гости: такова атмосфера сельского музея, начисто лишённого даже намёка на парадность, напыщенность и официоз. За окном лениво бредёт вдоль забора меланхоличное коровье семейство или пролетает лихая компания юных велосипедистов, а здесь скрипят половицы, тикают на стене ходики и жужжит случайная муха, обиженная отсутствием крошек на заставленном стародавней посудой столе.

Надо ли удивляться тому, что подобное место способно оказаться средоточием странных событий и необъяснимых явлений?

Читатель, верящий в существование неких энергий, которыми якобы обладают все предметы, тут же предположит немыслимую концентрацию этих самых энергий на крошечной площади музейного зала. Любитель фантастики вспомнит многочисленные леденящие кровь истории, происходящие в музеях по ночам, а также об опасностях, таящихся в загадочных артефактах.

По счастью, Хужирский музей, ставший центром нашего повествования, не хранит в своих коллекциях ни плотно забинтованных мумий, ни мало-мальски комплектных скелетов, а бывшие звери и птицы, набитые всякой ерундой, так уныло и бессмысленно таращатся куда-то в поросшее быльём пространство, что вряд ли способны стать источниками не только опасности, но даже и серьёзного интереса.

Однако же кое-чем необычным этот музей похвастаться может, и об этом наш рассказ. Более того, именно эта необычность и станет той нитью, которая, быть может, сумеет связать наше время с временами прошедшими, что, впрочем, и является главной задачей любого уважающего себя музея. Так как Хужирский музей себя безусловно уважает, наша задача – внушить это уважение и вам.

Итак, начинаем.

Случилось это совсем недавно; точная дата, впрочем, не имеет тут никакого значения.

К Директору музея (а реальных имён мы называть не станем, чтобы не нарушать стиль повествования) пришла пара необычных посетителей. Впрочем, что такое обычный посетитель? Согласимся на том, что это среднестатистический турист, с некоторой долей любознательности осмотревший экспозицию и покинувший музей с чувством исполненного долга.

Так вот, упомянутые нами посетители обычными явно не являлись. В первых же фразах разговора с Директором выяснилось, что род их занятий относится к тем, о которых отзываются кто с откровенной насмешкой, кто с нескрываемым любопытством, но мало кто – с полным равнодушием. Наш Директор иронично определил для себя визитёров как Охотников за Привидениями, будем так называть их и мы.

Итак, двое молодых людей – Охотников попросили разрешения установить в помещении музея некую привезённую ими аппаратуру, предназначенную фиксировать особые энергии (Охотники использовали слово эманации). В наличии таковых на музейной территории гости ничуть не сомневались и утверждали, что уже регистрировали эманации на нескольких кладбищах, включая два древних погоста, в подвалах дореволюционных особняков, а также в одном трамвайном депо, расположенном волею судеб на месте бывшего женского монастыря. (Населённых пунктов, в которых проводились упомянутые исследования, мы опять же не будем называть.)

Снисходительно улыбнувшись, Директор позволил молодым энтузиастам поставить свои приборы на ночь среди экспозиции, предварительно заручившись их клятвенными заверениями в том, что в начинке приборов не может случиться какое-либо возгорание.

Был потушен свет, заперты двери, включена сигнализация. Музей погрузился в ночной сон. Или в нём началась тайная ночная жизнь?..

К моменту начала работы музея Охотники уже вытанцовывали от нетерпения на его крыльце. Войдя в зал, они моментально принялись просматривать свои регистраторы. И что же?

Озадаченные исследователи обнаружили, что в ночном музее действительно что-то присутствовало, но менее всего оно напоминало милые их сердцу эманации: это что-то, размером со среднюю кошку, не демонстрировало способностей колыхаться в пространстве, заставляя вздрагивать стрелки датчиков и линии самописцев. Оно вполне реально передвигалось по полу, зацепив при том один из проводов и своротив, кажется, штатив видеокамеры. Мало того, это что-то невнятно, но вполне по-человечьи недовольно бормотало писклявым голосом неласковые слова по поводу появившихся в зале дурацких железяк.

Чёткого изображения, равно как и отчётливого звука, Охотникам не досталось, и они резонно объяснили происшедшее проказами местной ребятни, устроившей лазейку в не слишком укреплённое здание. После того они неуважительно высказались в адрес охранной системы и, напрочь утратив интерес к музею, отбыли со своим оборудованием в неизвестном направлении.

Пожелаем им успехов в их оригинальном поиске, а сами останемся в Хужире с нашим Директором, который крепко обеспокоился в связи с полученными от Охотников неожиданными сведениями.

Срочно проведённое обследование стен здания показало: проникнуть внутрь помимо надёжно охраняемой двери невозможно. Версия о прошмыгнувшей в помещение кошке вряд ли могла объяснить писклявое бормотание. Следствие, что называется, зашло в тупик.

И тогда Директор применил самый научный метод.

В конце рабочего дня он достал из своего буфета чашку с блюдцем. Налил в чашку свежего молока. Положил на блюдце печенье, мармеладку и шоколадную конфету. Поместил в углу зала низкую скамеечку. Застелил её чистой салфеткой. Поставил на салфетку чашку и блюдце. Выключил свет. Запер музей. И ушёл домой.

Мудрый Директор угадал: лучшая регистрирующая аппаратура – это вкусное угощенье. Потому что утром на скамеечке он обнаружил пустую чашку, рассыпанные крошки (где ты, грустная муха?) и смятый конфетный фантик.

Мы не станем здесь приводить хронику долгого неторопливого процесса, прямой аналогией которого можно считать всемирно известную историю Маленького Принца и Лиса.

Зато теперь доподлинно известно, что Хужирский музей – единственный, пожалуй, на всём белом свете, в стенах которого живёт, приглядывая за экспонатами надёжней любого штатного смотрителя и хранителя, самый настоящий Музейный.

«Музейный… кто?» – спросите вы. Ну, а не спросите, так подумаете, недоумённо пожав плечами. На это мы можем вам предложить вспомнить слово «домовой»… теперь понятно?

Историю появления маленького существа с непростым характером в сельском музее вы, возможно, ещё узнаете, если он сам захочет об этом рассказать. А рассказывать он мастак, как оказалось. За многие годы, проведённые в музейных стенах, он привык беседовать вслух сам с собой и с окружающими предметами, по вполне объяснимой причине обретя интонации и манеры экскурсовода.

Привыкнув к обществу Директора, который сумел завоевать его доверие, ведя себя предельно ненавязчиво и тактично, Музейный категорически отказывается встречаться с кем-либо ещё из человечьего общества. Но он согласился иногда «наговаривать» истории. Когда бывает у него такое особое настроение (а бывает оно, к сожалению, весьма нечасто), на заветной скамеечке рядом с опустошённой чашкой лежит поутру на блюдце подаренный Директором диктофон.

Расшифровки записей с этого диктофона мы и намерены предложить вашему вниманию. О чём соберётся рассказывать наш Музейный в очередной раз – угадать невозможно. Каким образом вызнаёт он информацию у вещей и предметов – неизвестно. Являются ли правдивыми факты, которые упоминает он в своих историях и проверить которые нет никакой возможности, – мы можем лишь предполагать.

Ну что ж, как говорится, не любо – не слушай. А для тех, кому любо и интересно – милости просим на страничку хужирского Музейного.

Вашему вниманию предлагается расшифровка записей с диктофона Музейного. Для простоты восприятия мы редактируем большинство просторечных и устаревших слов, которыми изобилует его речь, оставляя лишь некоторые – чтобы не утерять её своеобразие. Сократили мы и долгие его рассуждения, не касающиеся конкретного предмета; Музейный по-стариковски часто отвлекается.

(ворчит, шаркает ногами по полу; судя по звуку – роняет диктофон)

… ну вот ить, какая штука неловкая, падает чего-то, тудыть её… В карман пристроить, ага. Кнопочку-то нажал я? Кажись, нажал. Ну и ладушки.

Чего я обещал-то, всё вслух говорить, что в голову взойдёт? А тут много чего приходит в голову-то, покамест бродишь ночью. То одно вдруг начинаешь про какой-то ишпонат (так наш Музейный произносит слово «экспонат») понимать, то другое. У них же тоже своя память имеется – особая, тихая. Молчит-молчит, а вдруг да и пробудится. Иной раз, бывает, ишпонат такое упомнит – только держись!

Недавно, например, полночи у меня поняга обижалась. Та, что на стенке висит неподалёку от стола, вот она самая. Знаете такую, видали? На вид – неказистая досточка, да на ней ремешки и шнурочки, вот и вся хитрость.

Оказалось, один горе-знаток ляпнул, дескать, ясен день, поняга – это сбруя такая для маленькой лошади. Что за странная выдумка?! Ну ладно, объяснили ему, что не лошадь несёт понягу, а вовсе даже человек. И такая это ловкая иструнция (Музейный, очевидно, имел в виду слово «конструкция»), от которой быть пошли все нынешние рюкзаки. А ведь глянь – теперь кто только с ними не ходит? Даже старушки цепляют на спину – и ходом, ходом! И то: руки свободны, куды с добром, хошь посошок хватай, хошь внучонка веди…

Ну так и вот, тот самый болтун и обсмей понягу-то: вот же, мол, старая неудобица – доска с ремешками! Разве ж, говорит, можно такую к себе приладить? да сразу же и спина взмокнет, и плечи отвалятся! И смеялся даже: дескать, обычный мешок куда ловчее такой ерундовины. Так и сказал – ерундовина! (Дальше Музейный долго ворчит неразборчиво себе под нос и, кажется, с досады топает ногой. Немного успокоившись, продолжает.)

ГлупОй человек, вот как есть глупОй. Сравнить понягу с мешком! Поняга – предмет ловкий, приладистый. Весу в ней чуть: сухая берёзовая доска, какая тут тяжесть? И так-то она устроена, что спину не трёт, не давит, ремни плечевые к ней прилажены широкие, да ещё и с меховыми накладкам. И перемычка на груди, чтоб не елозило по спине, не сползало. И ведь чем хитра поняга: аккурат тем, что нет у ней никакого мешка. Сколь надо тебе в пути, столь и навесишь на неё. А коли силушки хватает, так хоть цельную тушу добытого зверя на себя взвали, будет тебе ловко. Только обтяни груз брезентом или дерюжкой, вот и будет ладно.

Обскажу я вам, какую картинку мне поняга показала, когда я её, сердешную, рукою тронул – ремешки расправил, вроде как для спокойствия её. (Долго молчит, то ли вспоминая, то ли снова прикасаясь к поняге. Потом начинает медленно, словно вглядываясь во что-то, говорить).

… Вот охотник идёт по тайге… нелегко ему, большая ноша за спиной, но споро шагает, ходко. С добычей, по всему видать. Ох, хороший охотник! Довольный идёт, с мясом будет семейство, ага… Жарко ему, пот вытирает, с таким-то грузом!

А тропа узкая, то и дело ветви хлещут то слева, то справа; так цепляют, словно хотят сорвать понягу, отнять добычу! Бывает такое – жадничает Хозяин Леса, а то и злобится, он такой, с характером, ага. Но охотник идёт, с ноги не сбивается, поняга увязана крепко, надёжно, никакой веткой её не сдёрнуть… Смотри-ка, а ружьё-то у него пристроено на хитрый сучок, его нарочно оставили на раме: висит бердана на поняге, руки не занимает, а при любой надобности схватит её человек в один момент!

А вот ещё хитрость какая имеется: ремешки на поняге крепятся не пряжками, не замочками железными: это всё ненадёжно, да ещё и звякнуть не к месту может, зверя спугнуть. Ладится вся обвязка надёжными петлями да хитрыми деревянными кляпушками. А один из главных ремней, плечевых, таким манером крепится понизу, что держится он самим весом поклажи, тяжестью её. А как ослабится вес – к примеру, упрётся охотник нижней рамой на пень – и одним движением скинется ремень. Отдыхай, человек, да похваливай ловкую придумку!..

(снова долгое молчание) … Эх, не показала поняга мне хозяина своего: как он домой вернулся, кто встретил его, что сказал… Ну, да разве упомнить ей все ходки по лесу, все грузы навьюченные? Давно это было, шибко давно – вишь, доска уж почернела, ремешки да верёвочки заскорузли.

Да только повод ли это над нею сердешной, насмешничать? Сколь трудов на себя приняла, сколь дождей да ветров её дубили… Вроде и невзрачная собой, а какая нужная. И в тайге без неё не обойтись, и во время любого перехода…

Вот те и рюкзак. Пущай он и красивый, и форсу в нём не в пример больше, а смыслу меньше, так я понимаю. Потому как не своей рукой он смастерён, не по своему удобству отлажен, вот такое моё мнение.

А теперь пойду-ко я отдохну. Эк меня враз тяжестью накрыло, навроде сам я с понягой-то по тропе шагал! Честный, стал быть, рассказ был, ага. Так, и где здесь та кнопочка… вот она, однако, голу… (запись обрывается)