«Кто умеет в буднях быть счастливым »
Октябрина Имеева с невесткой Эммой
«Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым.
Тот и впрямь счастливый человек!»
Э. Асадов
Июльским воскресным днём отправляемся с моей младшей подружкой Валей Лучшевой в «путешествие» по окрестным горам в поисках грибов. Не торопясь, поднимаемся по старой утоптанной многими десятилетиями дороге, мимо борясаа дедушки Барнашки. Как же давно мы здесь не были! Валя вспоминает груздевые и рыжиковые времена, а у меня перед глазами другая Валя (Валентина Ивановна Попова). В дни нашей молодости в поисках грибов уходили чуть ли не до Тыргана. Однажды Валя в мгновение ока унеслась куда-то в гору, я же, оставшись внизу, упорно учу бурятские песенки, которым безуспешно пытается научить меня муженёк. Результат - Валя с полным ведром грибов, у меня же сиротливая горка на дне ведра — и ни одной песенки...
Прошлое властно захватывает нас, и мы не заметили, как отошли от дороги: ни грибочка, даже запаха нет. Валя упорно ищет хоть один грибочек (даже поганки нет), я же сажусь на зеленеющий бугорок, ссыпаю крошки хлеба муравьям, неустанным труженикам, они, довольные, уползают с добычей, оставив в покое мои древние, полуразвалившиеся кеды. Садимся на валежину, с наслаждением вдыхаем лесной дух. Осматриваемся: куда же мы всё-таки забрели? Ни тропинки, давно уже должна быть Нарин-Кунта. Идём на просвет среди деревьев, горка — за ней другая. Наконец-то лесная дорога куда, вверх или вниз? — вверх, вниз успеем, поднимаемся — внизу домики, заброшенный каменный карьер. Оказывается, мы всё шли по горам параллельно деревне, так можно было идти и до Волчьей пади. Обходим крайние домики, по еле живому мостку переходим пересохший ручей, в загородке щиплет траву одинокий гусак. Идём, любуясь цветами, кистями отцветшего багульника, вдыхаем запах настоянной на солнышке хвои лиственниц и сосен. Неожиданно выходим к могилкам старого кладбища, пройдя ещё — к большому. Молодцы нарин-кунтинцы, место последнего упокоения их родных в окружении стройных зелёных деревьев, чистота, порядок. Заходим в ограду, здороваемся (все знакомые), извиняемся, что нечаянно нарушили их покой. Выставляем на стол всё, что нашлось у нас в рюкзаках, посидев, отдав земной поклон, идём дальше.
Я как опытный проводник (скорей заведу, чем выведу) иду впереди: буераки, пригорки, овражки. Дорог не признаём. Показываю Вале: вон в том лесочке должны быть грузди и рыжики, года три назад брали их с Мариной. И вон за тем полем было — не счесть. Поле далековато, ноги от усталости начинают заплетаться. Заходим в лесочек с одной и другой стороны — пустота. Подходим к ручейку, на дне — грязь. Поднимаемся в гору — одинокие (сплошь червивые) рыжики, сухие грузди. Валя упорно осматривает каждый подозрительный бугорочек, я же выглядываю только тропку. Уже вечереет. Тырган! Спускаемся. Валя останавливается: это же Нарин-Кунта, только с другого конца... Смеемся до изнеможения и бредём дальше. Валин хозяйственный глаз примечает все полянки с нескошенной травой: тут можно ещё покосить, а здесь телят попасти, а у меня в мыслях — только бы дойти. Спускаемся на чей-то сенокос, бочажины¹, когда же им конец... Выбираемся на дорогу. Валя впереди, я, опираясь на подобранную палку, плетусь за ней. Подъезжает какая-то легковушка, молодой человек идёт к нам: Октябрина Николаевна, что вы здесь делаете? — обнимает меня Юсупов Дениска. Как он узнал меня? Картина Репина, да и только: бредет по дороге бабуля с палкой в руке, с рюкзачком за плечами, на голове — сбившийся набок, мокрый от пота платок, грязные спортивки, еле держащиеся на дрожащих от усталости ногах обувки. Дениска — Денис Юрьевич, взрослый, 30-летний мужчина, а для меня всё тот же застенчивый, добрый, милый подросток из Нарин-Кунты, таким и останется в моей памяти навсегда. Садимся в машину, за рулём Багинов Артём, еле сдерживающий смех, подвозят нас к дому Лучшева Славы. Молодец Вячеслав Гаврилович! Баки, ванны, тазы полны тёплой воды, с наслаждением смываем с себя дорожную пыль, грязь, погружаем в тазики наши бедные ножки. Я кое-как добредаю до дивана и погружаюсь в спасительный сон. Валя отпаивает меня крепким чаем, сама идёт в огород что-то поливает, что-то пропалывает. Затем — попутная машина и мы дома. Просчитываем пройденные километры, бесчисленные спуски, подъёмы, круги, набирается около 20 км. Зато отдохнули, отрешившись от всех забот, выкинув из головы все непрошеные мысли, надышались чистым воздухом, налюбовались на красоту нашей истерзанной, но всё ещё прекрасной земли.
В это лето Женя (Валин сын) и Слава с другом Геной то и дело подвозили нас то по грибы (которых мы не находили), то по ягоды. Бедные наши безотказные подвозчики, сколько «красивейших русских слов» произносили они втихомолку, то подвозя нас в лес, то карауля на лесной дороге. А Женя, наверное, не мог понять, зачем вообще эта бабуля ездит в лес, если набрав 3-4 литра, бросает всё и то бродит, то сидит, никого не видя и не слыша, хоть усыпь её ягодами. Где-то к концу августа поехали по голубицу, «на оборыши». В лесу — тишина, дураки давно перевелись, остались только «последние из могикан», упёртые, как мы с Валей. Первые кустики, одинокие ягодки. Всё, Валю теперь не сдвинешь с места. Я же, походив вокруг неё, устремляюсь к молодому подросту.
Как же всё-таки хорошо в нашем лесу: синь над головой, вокруг зелень деревьев и кустарников, лесная дорога, на ней ещё не отцветшие цветы, кусты голубицы. Вот и молодая поросль: ягод многовато нам оставили. Но мелочь, не берём. Вот покрупнее — «работай, не ленись, чего там шепчешь, чего бормочешь, всё ли ладно у тебя с головой?» — отвечаю сама себе словами Дамбы Жалсараева:
«Коль погружаюсь вдруг в себя я
И, ничего не замечая,
Шепчу стихи средь бела дня,
- Любимая, прости меня».
«Простите, ягодки, меня» и, набрав литров пять, иду к Вале. А эта трудолюбивая пчёлка, не разгибая спины, что-то ещё собирает, хотя ведро уже полное, а вокруг — ни ягодки, всё обобрала. Моё терпение лопается, и я командую: «Всё, хватит. Пора домой». А эта добрейшая душа, оказывается, старалась для меня, содержимое её котелочка — у меня в ведёрке, пока перепираемся — шум подъезжающей машины, это лихо подруливают за нами Слава с Геной.
Вспоминаю 2014 год. Вячеслав Гаврилович везёт нас по «пёструю». Ягод много, я наполняю трёхлитровый котелок и довольная иду обедать. Вижу, как сейчас, полные недоумения глаза Славы: а где ведро? Перекусив, молча суёт мне в руки своё запасное ведёрко и ведёт на ягодную полянку. Я еле поспеваю за его «охотничьими» шагами, а он, как тот журавль, уже исчезает за деревьями. «Надо совесть иметь», — и я лихорадочно начинаю сгребать ягоды. Подходит Лучшев уже со вторым наполненным ведром, довольно хмыкает, увидев, что не зря возился со мной. Идем к машине. Валя там же, где мы её оставили. Они с нашей дочкой Мариной в этом отношении одинаковые: увидели первую ягодку, сели — и точка.
Супруги Авраменко с внуком Миланом
В этом году, точно такими же журавлиными шагами, мерил опушку за опушкой другой охотник и самозабвенный грибник, знающий о грибах абсолютно всё, другой Слава — Мирослав Прокофьевич Авраменко. Пока Зина торопливо семенит за своим Славой (Тимур, их сын, где-то в стороне), а я успеваю глазеть по сторонам , корзина отца семейства Авраменко уже наполовину заполнена какими-то разнокалиберными грибами (на мой взгляд, все поганки), попутно он успевает прочитывать нам с Зиной лекции о вкусе и пользе всех собираемых им грибов, мы с умным видом киваем головами, а я с тоской вздыхаю: хоть бы на сковородку рыжиков набрать моему муженьку за его терпение (рыжиков — целые семейства, но все с червоточинкой, хоть плачь). Иду на соседний косогор — всё то же. Возвращаюсь. Смотрю: моя Зиночка, оглядываясь по сторонам, торопливо перекладывает часть своей небольшой добычи в мой пакет. Подбегаю (скорее ковыляю) к ней и свистящим от негодования громким шёпотом: «Ты чем тут занимаешься?» — в ответ: «Тише, тише, Андрею Баргаевичу на сковородку...», продолжая с озабоченно-серьёзным лицом свою работу. Смех сгибает меня пополам, машу рукой: «Делай, что хочешь» — и уползаю в кусты. Никого рядом, чтобы заснять эту картину... Грусть и щемящее чувство благодарности к Славам, к их верным спутницам по жизни, моим младшим подружкам, охватывает меня. А за грубоватой воркотнёй Славы Лучшева, за командно-повелительной интонацией Славы Авраменко скрывается неподдельная, плохо скрываемая доброта, доброта людей, которые пахали землю, крутили баранки грузовиков, строили дома — доброта созидателей. Их много у нас в районе, только не всегда мы внимательны к ним. Рядом с Лучшевым Славой всегда его друг Гена Хомоев. Обличье — русское, фамилия тунгусская, ягодник ещё тот. Как ни наблюдала я за ним, так и не уловила, как он её берёт: не бегает, вроде нетороплив, но почему-то у меня в посудинке две горсточки, а у него два литра.
Лидия Кендюх
Картины прошедшего сменяют одна другую. Весна 2015 года. Созваниваемся с Лидой, рюкзачок, термос с горячим чаем, закусь — и вперёд. Снег ещё лежит плотным голубоватым слоем, взобравшись на горку, первым делом разводим небольшой костёр. В этом деле мастер — Лида, я — подмастерье. Угощаем «хозяев», обнимаем и оглаживаем ещё не отогревшиеся на весеннем солнце деревья. Моя подружка успевает добывать серу, жуёт, причмокивая, с наслаждением смолу, я, искоса наблюдая за нею, твёрдо убеждаюсь: если что, в лесу не пропадём, был бы котелок да спички (в следующий раз не забыть котелок), будем парить хвою, веточки голубицы, листья брусничника и вообще всего, что попадёт под руку. Пока же пробуем едва проклюнувшиеся шишечки сосенок. Решаем набрать домой — высоковато. Лида находит суковатое на острие деревце, подпрыгивает, захватывает ветку, пригибает, командует — «скорей рви», я лихорадочно, сбросив варежки, срываю по две горсточки, а нам больше и не надо. В лесу мы с ней, как расшалившиеся дети, прыгаем, кричим, лезем на деревья. Вот находим сосну, она изогнутым стволом напоминает мотоцикл «Юпитер», а может это «Восход», садимся, Лида — рулевой, я — седок, «мотоцикл» фырчит, рывок и мы «мчимся» по дороге, во весь голос распевая только что на ходу сочинённые припевки. Хохот, крики на всю округу (одной вот-вот 80, другой под семьдесят). Отдохнувшие, получившие заряд бодрости, спускаемся. Думаете домой? — нет уж, где сидя, где на ногах прямо к Авраменкам, наглости нам не занимать. Но мы ведь ни к кому-нибудь, а к хорошим людям, к нашим друзьям. Правда, чуть побаиваемся самого хозяина (его мы маловато знаем), но «где наша не пропадала». Тёплый сердечный приём (а гости негаданные), ароматный, душистый чай, хозяин достаёт свою «заначку», лезет в погреб, где большая часть всяких солений, заготовок — его. Только вознамерились добраться до библиотеки, которую ревностно, на протяжении многих лет собирает Мирослав Прокофьевич, как спохватываемся: у одной баня, у другой — внуки и, наспех попрощавшись, мчимся домой. А уходить ох как не хотелось, так было уютно, так всё располагало к дружеской беседе, к песням, к книгам.
Также однажды грязные, чумазые, пропахшие дымом костра (обязательно тушим его) заявились к нашему «нойону» Татьяне Семёновне Прокопченко, неся ей лесной подарок: веточки шиповника с чудом пережившими зиму красными ягодками. А перед этим, найдя два кустика, долго любовались этой красотой: снег, шиповник, ягодки. Один кустик оставили. Наша Татьяна, привыкшая к тому, что от нас всего можно ожидать, улыбаясь, подаёт нам полотенце, включает чайник, быстренько собирает на стол. Мы, чуть ополоснувшись, скорей садимся за стол — промялись, проголодались, долгонька на этот раз пробыли в лесочке. Сколько у нас с Лидой было таких походов: весной и летом, зимой и осенью. Однажды зимним морозным днём катались с соседней горки (тогда были моложе, чуть за 60 и 70), одна на картоне, другая на клеёнке (подобрали на свалке, Лида мастер находить подручные средства). К нам присоседился пушистый комочек, мы его накормили, напоили, покатался с нами у Лиды за пазухой и, прижавшись, сладко уснул. Возвращаясь домой, отпустили малыша в чью-то ограду. Смешно переваливаясь, барахтаясь в снегу, упорно пробивался к дому и дошёл.
А летней порой, любуясь саранками, боясь повредить это чудо природы, осторожно, попросив разрешения у матушки-земли, собираем букетик из 3-4 цветочков, памятуя наказ Омара Хайяма: «Травинки те, что из ручья, не рви. Из уст красавиц выросли они». И я вспоминаю наших бабушек и пра-прабабушек, которые шили гутулы с загнутыми вверх носками, они мягко пригибали траву, не ломая хрупкие стебельки. А деды и прадеды даже крошки из кисета не смахивали в воды Байкала, потому мы, «дети войны», успели полюбоваться нетронутой красотой наших лесов, нашего Байкала.
2016 год. Середина октября. Меня неудержимо тянет в лес. Встаю утром пораньше, чтобы Андрей не заметил мои сборы. Лихорадочно собираю свой старенький, штопанный — перештопанный рюкзачок: так... аптечка, спички, носки, ножичек на месте, всегда в боевой готовности, термос с горячим чаем, хлебец, круто отваренные яйца , конфеты (запасные) в кармане рюкзака. На голову — раз, куртка — два, ноги в разношенные (не для леса) сапоги, Алмаз — на поводок, такси — до подножия горы. Всё... Медленно поднимаемся вверх по дороге. Выпала первая пороша, снежок хрустит под ногами. Морозно. Домики муравьёв. Здороваюсь, тихонько оглаживаю. Вечные труженики, закрыв все двери на замок, улеглись спать до первых лучей весеннего солнца. А там их ждёт работа до пота, всю весну, лето, осень. Отдыхайте, набирайтесь сил.
Оглядываю окрестность: с берёз и осинок листья уже облетели, желтоватая хвоя лиственниц старается не поддаваться ветрам, и лишь зелень сосен украшает предзимний лес. А вон листочек осины, ещё один, держатся изо всех силёнок, и я начинаю молиться словами Андрея Румянцева: «Держись, осенний лист, держись у дома в круговерть. Благослови меня на жизнь. Не торопись на смерть... Благослови на жизнь!»
Вдруг слышу — заливается Алмазик. Тороплюсь, поднимаюсь на первый взгоробок: захватывающая дух красота — старая сосна, шатёр зелёных ветвей, и под ней белый пёс, хвост калачиком, морда на вершину дерева, непрекращающийся лай. Так лаяли наши лаечки на белку. Неужели?! Ничего не могу разглядеть. Вдруг прыжок через дорогу — и снова, ещё более яростный, нетерпеливый лай. В азарте Алмазик высоко подпрыгивает, бросаясь на дерево, не удержавшись, соскальзывает, подбегает ко мне: чего стоишь, стреляй же, стреляй скорей — и снова к дереву. Подхожу к нему, глажу, успокаиваю, извиняюсь, что так и не научилась стрелять, потому и ружья нет. Мне и радостно — родилась лаечка на смену ушедшим братьям, и грустно — ведь ему нужна охота. Поднимаемся по нашей тропе. Кустики голубицы, ни листочка на них, а ягодки тёмно- синие висят. С собой ни посудинки, а они бедняжки, мерзлые, как в морозильной камере. Перчатки второпях забыты дома. Достаю носки, надеваю на руки, сгребаю ягодки в пакетик. Решаю продолжить сбор на обратном пути. А пока к засидке! Алмазик всего второй раз в лесу, а тропу находит уверенно, подходит к нашей лиственнице, ложится, терпеливо ждёт, пока я обнимаюсь с дорогим моему сердцу деревом, оглаживаю нижние ступеньки засидки, проверяю солонцы. На одном — маленькие следочки, на втором — крупные, глубокие вмятины. Неужели это тот, августовский козёл, избежал пули браконьера? Если так, то по весне будет новое потомство. А тут и солнышко разогнало все тучки, заголубело небо, покой, тишина. Пообедав с Алмазиком, прощаемся с родными местами, увидимся ли ещё? У тропы снова ягодки, любят Шалоты меня, никогда не отпускают без гостинцев. Делаю попытку собрать их, а они оттаяли на солнышке, и в ладонях у меня готовое варенье. Интересно, как я выгляжу со стороны: в голубичном варенье всё лицо (быть в лесу и не поесть ягод), куртка перемазана, руки аж чёрные. Оставив бесплодную попытку, собираю листья брусники, веточки свиного багульника и, зазевавшись, падаю на подмерзшую землю. Ощупываю руки, ноги, вроде целы. Осторожно, внимательно глядя под ноги, направляемся к дому. Ягодки, собранные утром, потихонечку тают, но я упорно, бережно несу пакетик домой порадовать моего муженька лесным гостинцем. А он испереживался, телефонный звонок трижды оглашает всю округу. Мне ещё нужен букетик моего любимого багульника. Прошу разрешения у «хозяев» и довольная выхожу на дорогу. Алмазик бежит впереди, поджидает, когда отстаю, снег подтаял, листва мягко пружинит под ногами. Раздумываю: вызывать такси или нет? В голову ударяет шальная мысль: а что если попробовать добраться до дому пешком, ведь последние десять лет до горы и обратно меня подбирал внук Гисмет, а сын Витя, в редкие приезды домой, и шагу не даёт ступить. Решаю — иду! Выходим из леса, подходим к месту, где упокоился Тайсон, рассказываю Алмазу, кто лежит под грудой аккуратно сложенных камней, о Рексе, о Барсике, говорю, что теперь он должен сопровождать и оберегать меня на лесных тропах. Налетевший слабый ветерок раскачивает ветки деревьев. Вдали — одинокое стадо коров, не торопящихся домой, некоторые расположились на ночлег: зачем зря ноги бить, когда ручей рядом, травы хоть и пожухлой, вдоволь, да и солнышко ещё пригревает. Я их понимаю, я бы тоже не торопилась домой, но…
И всё-таки красота осеннего леса не отпускает меня. Окидываю взглядом местность: налево горка, по ней — просека, когда-то сентябрьским вечером долго любовалась изюбрёнком, переходящим просеку в сторону Зыкуя, как он был красив в лучах садящегося за горизонт солнца! А Тайсон даже не обратил тогда на него внимания, весь закопался в какую-то нору, еле-еле освободился из земляного плена. А вон изгородь, за ней одним августовским вечером с Мариной и Гисметиком наслаждались ароматными спелыми ягодами земляники — вкуснотища! А возле тех сосен собирали рыжики и маслят, копали корни кровохлёбки, заготавливали на зиму тысячелистник, ягоды шиповника. Теперь этого богатства нет. Но будет, всё должно возродиться, ведь не должен же храм природы превратиться в хлам. Становится прохладно, надо идти. Отсчитываем с Алмазом метры: овражек — перешли, теперь — до той одинокой сосны в поле, вон виднеется сельское кладбище, спуск к больнице. Последние метры всё труднее (тихонько напеваю «...ещё немного, ещё чуть-чуть...»), звонок — сын Витя. Хвастаюсь, что одолела 3-4 километра. В ответ: «Мама, от моей засидки до дома ровно 6 км. Прошу, больше, пожалуйста , не рискуй». А я готова прыгать от радости: ай да Октябрина, ай да бабуля! Сын спрашивает, почему без подруг — Лида — на работе, Валя день и ночь трёт, крутит, варит, закатывает соленья, варенья своим детям и внукам, перепадает и нам, подружкам.
Вот так и живём, стараясь следовать наставлению Омара Хайяма: «Жизнь пронесётся, как одно мгновенье, её цени, в ней черпай наслажденье».
Примечание: 1. Бочажины — это ямки вокруг болотных кочек.
Добавить комментарий
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи. Комментарий появится после проверки администратором сайта.
