Байки Музейного. История десятая
Продолжаем публикацию уже любимых нами всеми рассказов Музейного. Это существо, живущее в Хужирском музее и рассказывающее по ночам на казенный диктофон истории об его экспонатах.
Расшифровку записи, как всегда, произвела Марианна Язева.
Однажды утром, подняв на окнах музея жалюзи, приводимые в движение — о, двадцать первый век! — одним нажатием кнопки, Директор обнаружил на стекле отчётливые следы. Следы эти имели вид крупной птичьей лапы: словно какой-то крупный пернатый удивительным образом стоял на вертикальной стеклянной поверхности. При том стоял на одной ноге, а второй ногой эту самую поверхность скрёб. Когтями.
Директор осторожно прикоснулся пальцами, — явственно ощущались глубокие царапины, как если бы те когти были из алмаза. Или закалённой стали.
Осмотр залов показал: везде порядок. Тихо и чисто. Никаких следов присутствия когтистой птицы. Но Директор не был бы Директором, если бы не решил всенепременно выяснить, что произошло ночью в его музее. И поступил он естественным образом: решил вечером побеседовать с единственным вероятным свидетелем ночных событий — Музейным.
Домовой вышел к скамеечке с зажжённой свечкой не сразу и выглядел недовольным. Борода у него была всклокочена сверх обычного, а любимая жилетка застёгнута как-то наперекосяк.
– Не выспался? — сочувственно спросил, поздоровавшись, Директор. Музейный хмыкнул что-то неопределённое. Впрочем, от предложенного угощения — пакетика с орехами — отказываться не стал, тут же отправил в рот горсть солёных фисташек. Они привели его в улучшенное расположение духа, и разговор, хоть и короткий, состоялся.
Не сообщив, впрочем, ничего конкретного, Музейный пообещал к утру выложить диктофон с записью.
– Поброжу — расскажу, — пообещал он. — Непростая история-то. Так вот с пенька да на завалинку не расскажешь. Да и он — позволит ли…
– Кто он? — тут же спросил Директор. Но Музейный только махнул рукой и исчез в тёмном углу. Даже и не попрощался толком.
Оставалось только ждать.
Утром диктофон с обещанной записью лежал на скамеечке. Взамен оставленной пары чупа-чупсов…
«… ну вот, стал-быть, такие дела. Дело-то непростецкое, вот ить как. А и кто бы на его месте не взволновался-то? На музейном, испонатном месте? Когда вся-то ранешняя жизнь у тебя была — свобода да полёт, а теперь — шкаф да пыль?
(молчит, вздыхает, что-то невнятно бормочет)
… ох, судьба-судьбинушка… По-разному здесь всё, в музее-то. Кому в радость тишина и покой, кому скучается по своему делу — это струмент разный жалуется, бывает. Ну, а кому тут и прям тюрьма. Ить подумать горько: вольной птице — и чучелой стать? А? Вот и гляди.
Значится, по началу февраля-месяца с ним, крылатым, такое и случается. Я так понимаю, ветры его будоражат. Дуют там по-над островом, завывают. Нам-то уют, что за стеной спрятались. А ему, видать, горестно, ага. Помнит волю-то, помнит! Раньше, помню, клювом бился. Эх, порушил весь клюв-то себе, смотреть горестно! Теперь уж только царапать… Весь год, почитай, силы копит, да в одну ночь и выхлестнет.
Место ему в зале самое высокое выделено, а как же. Положено так. Птица гордая, знатная. Ампираторская, что ты! По всей ольхонской земле главная. Это уж так с древности повелось: почитать орла белоголового превыше любой птицы, любого зверя. А всё почему? Потому что память такая есть в народе, что самый первый орёл был и не птицей даже, а то ли самым наиглавнейшим здесь божеством, то ли сыном его. Вот как! И первым шаманом. Дар ему был такой от богов-тэнгриев. А уж от него все шаманы-то и пошли, и по сей день считаются они — орлиного роду-племени.
Ране как было? Идёт человек, увидал дерево с гнездом орлиным — кланяется. Иль на лодке мимо скал с гнездом плывёт — опять же поклон с уважением. Нипочём не серчали, ежели птица со стойбища на корм себе курицу унесёт, или, допустим, ягнёнка. Напротив, радовались: не побрезговал хозяин, угостился. Значит, удачу принесёт, достаток.
А то тайлаган устраивают: угощение такое. Не один кто, а всем миром! Самому орлу-хозяину — барашка, жене его — утку, а орлу-сыну — зайца. Хорошее угощение, куды с добром. Должно быть, оттого орлы человека не больно-то боялись, доверяли ему. Ить как раньше считалось — нипочём нельзя такую птицу обижать, грех это большой, а ежели поранить или убить — так скоро и тебе беда придёт, большая беда! Ох ты ж… (слышны неясные звуки)
… тише, тише. Перья-то пожалел бы, новые ить не отрастут уже… Щас, дай-ко уйду из залы, волнуется, вишь. Орёл, он же речь человечью понимает, это буряты завсегда знали… (пауза, шаркающие шаги)
… ну вот, здесь уж не слышно ему меня, поспокойнее, ага. И вот ведь какая штука. По-всякому у меня бывает с испонатами: какие охотно разговор ведут, какие сторожатся, то ли по скромности, то ли гордыня какая… А с им, орлом-то нашим, и вовсе тяжко. Должен был он в ольхонской земле остаться, к предкам своим вернуться. А стал чучелой. И ни за что не хочет говорить, что и как с ним случилось. Клекочет только. Серчает. Да я не настаиваю, чего ворошить тяжёлое да обидное. Злое.
Здесь-то давненько он, ага. Как-то раз было — почуял я, как попал орёл сюда, открылся он мне. Люди принесли: нашли мёртвым в степи. Отчего смерть принял — не понял я: ран на птице не было нисколь. Болезнь какая птичья, что ли? А люди рассудили: негоже царь-птице падалью лежать, подняли, Николай Михалычу в музей принесли. Мол, распорядись, как знаешь. Тот по-своему решил: быть орлу испонатом. Мастерство проявил, крылья расправил, поставил над всеми. Не от человека пострадал, да человеку же и послужит.
И ведь приходили люди смотреть, да завсегда кланялись ему, обряд соблюдали. Спервоначалу к нему, потом уже по музею ходить. Важно это — обычаи на законы народные. Куды без них? Тут и память, и к предкам уважение, я так понимаю.
И правду сказать, нравится орлу нашему, когда про него курсовод рассказывает: вот это всё, про род его древний, про предков великих, про почёт да уважение. Особливо гордится, что стал этим… горо… гредаль… в общем, символом. И на гербе ольхонском изображён, да ещё и на фоне солнца золотого. А и кто бы не гордился? Солнце да Байкал, орёл да омуль… Самая красота и достоинство наши, так я скажу. В этом деле люди понимают.
А только жаль, что старится испонат-то. Как не старайся, а не сохранишь. Да и он себя не бережёт — вон как бьётся-то кажный год, как тратит себя! Я так считаю: надо бы про него картину красивую повесить. И ещё кино наснять, да и крутить, кому интересно — эвон, какую экранину поставили в музее, смотри, что хошь! Чудо как хорош орёл в полёте, прям дух захватывает… а где увидишь?
А чучелов не надо ставить. Всякий раз, как подхожу к ним — и тяжко мне, и жалостно. Вот такое моё слово, коли меня бы кто спросил. Э-эх, птицы-звери, звери-птицы…
(запись обрывается)
Добавить комментарий
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи. Комментарий появится после проверки администратором сайта.