К 120-летию со дня рождения Н.М. Ревякина

Бои на улицах длились уже неделю и все ожесточенней, на сторону большевиков переходили стрелковые полки Иркутского военного гарнизона и на помощь прибыли рабочие из Черемхово. Всякая торговля прекратилась, не продавались и продукты. Нас, в хате старика, начал донимать голод, и мы уже не имели даже хлеба. Выйдешь вечером во двор, а морозец декабрьский сибирский, яркое звездное небо, да только тонко-тонко тинькают винтовочные пули в этом морозном воздухе. В желудке пустота. Утром выходим на поиски хлеба.

Идем по улице Ланинской – ныне Декабрьских Событий, и вдруг по улице пулеметная очередь. Идя по тротуару, мы встали на решетку подвального окна с кирпичными выступами к тротуару. Они-то и сохранили нас от пуль. Впереди нас, из-за поворота, выехал на санях крестьянин, а пули так и подкидывали ему в сани снежную пыль. Он свернул свою лошадку в соседнюю улочку и благополучно скрылся. Стрельба стихла, и мы двинулись дальше к центру города. Все встречавшиеся торговые лавчонки крепко закрыты на болты, и не было никакой надежды что-либо найти.

Так добрели до бывшего мелочного базара, что на Ивановской площади – теперь Цирк. О, радость нам! Нашли, где торгуют хлебом. Из подвального помещения выходили люди с большими круглыми из белой муки хлебами в руках. Я встал в очередь, держа в руке наготове деньги. Мерзлый нерезаный хлеб хозяин отпускал целыми буханками. Наступила моя очередь, он кинул на весы хлеб — я даю ему деньги. «Э-Э, дружок, у тебя денег-то мало» — и убирает хлеб с весов.

Радость моя оборвалась моментом, и как-будто сильнее засосало под ложечкой (под грудиной костью). До сегодняшнего дня этот случай представляется мне, только как-будто в тумане: мгновенно в подвале стало пусто, и почему-то я последним выскочил по лестнице наверх. И что же? Меня охватил неописуемый ужас — в мои оба бока были направлены два штыка. И бока мои будто стали не мои, а совсем замерзли, как льдины. Это были винтовки двух солдат в простых, поношенных шинелях, в ботинках с обмотками на ногах да в ушанках на головах.

Они громко крикнули мне: «Руки вверх!». Я весьма быстро исполнил приказание и стал, как вкопанный. Спросили, зачем я здесь, кто я, тщательно обыскали, даже прощупали рукавицы и посоветовали добродушно: «Тёпай (в смысле, беги) по этой улице, да быстро – сейчас здесь будет бой». Я взглянул на соседнюю крышу, откуда смотрела круглая дырочка пулеметного ствола, стоявшего на треноге, и задал ходу…

Придя на квартиру, нашел своего товарища тоже без хлеба. Вечером к нам пришел наш друг – бурят, и мы решили на утро отправиться домой. Договорились обмотать ноги бумагою, чтобы в сапогах не поморозить ноги. Утром вышли. На окраине города нас задержал заградительный отряд из рабочих. Спросили, кто и куда, и пропустили.

Морозец крепко подгонял — шли ходко. Насколько охватывал вдаль глаз, Якутский тракт был пуст, только обе стороны его были в сумрачной морозной мгле густых сосен, покрытых инеем.

Поднявшись на гору Топку, увидели встречные сани, запряженные парою лошадей и, когда встретились, то к нашей большой радости в санях оказался бурят – отец нашего друга. Он ехал выручать своего сына из «пекла огненного». Лошадей бурят развернул обратно, нас на сани, укутал ноги в доху и покатили до ближайшей деревни Куды. Лошадки почувствовали возвращение домой и не требовали принуждения. На заезжем дворе бурят нас хорошо накормил. Между прочим, он был вооружен револьвером «Смит-Виссон» да кинжалом. Так благополучно доехали на второй день до бурятского улуса Шохтой, а в восемь вечера – до дома с Николаем дошли пешком.

Дома нам были очень рады, т.к. в бунтующем городе может случиться всякое. Отец мой высказался так: «Я Кольку нашел бы в сотнях убитых: у него есть примета – на груди родимое пятнышко да на голове продольный шрам – я ему косою нечаянно содрал кожу еще маленькому». Дня через четыре стало известно, что в городе спокойно, установилась власть Советов, и мы поехали учиться. Участвовали в траурном шествии похорон погибших борцов за Советскую власть. Они были похоронены в братской могиле во дворе Белого дома в гробах, составленных рядами. Погребение проводилось при ружейных и пушечных залпах. Проезжал при этом шествии под черным знаменем, дедушка Каландаришвили со своим отрядом.

Закончив этот год учебы, дальше вся система обучения изменилась. Гимназии ликвидировались, а средние школы не были еще оборудованы. Крестьянские хозяйства пришли в крайний упадок — и продолжать мою учебу не было средств.

От редакции: Напоминаем, что книгу можно приобрести в редакции нашей газеты.