БАЙКИ МУЗЕЙНОГО: история шестая

Мы продолжаем публиковать истории об экспонатах Хужирского краеведческого музея им. Н.М. Ревякина, которые наговаривает на диктофон удивительное существо из породы домовых – Музейный.

Расшифровки записей производит Марианна Язева.

В очередной раз обнаружив на заветной скамеечке диктофон, Директор положил его к себе на стол, да и забыл о нём, закрутившись с неотложными делами. Только вечером, уже обходя залы музея перед закрытием, он вспомнил об очередной байке.

«Экая неловкость», подумал он и взял диктофон домой, чтобы не откладывать на завтра прослушивание записи. По дороге гадал, какой же именно экспонат нашептал свою историю Музейному. Книга? Национальная одежда? Картина? Звериное чучело?

Торопливо поужинав, Директор ушёл в свою комнату, чтобы ничто не мешало слушать, и включил запись...

«… ну, горбовик – он и есть горбовик, и что за обиды такие… видимое ли дело: горбовик поняге позавидовал!.. кому и сказать такое?.. ну нет, такого я себе и в ум не взойму, блажь это и сумятица, иначе и не назвать… (бурчит что-то неразборчиво себе под нос)

… ох ты ж, я кнопочку-то придавил уже – гляди, глазок зелёный загорелся! Ну, тому и быть, зачну рассказывать, о чём надумал. А надумалось вот что: давеча сильно душно к ночи сделалось, вот прям жар затекает в дом, ровно как мороз в щели по зиме. Непривычно, ага. Тут же оно всегда прохладно, в музее-то – и вдруг такое. Дай, думаю, по зале похожу, местечка поищу посвежее. И вот шагаю, а прям холодком-то и пахнуло на меня, да таким свежим, таким сурьёзным!

И кто ж это такой зимний тут? Глянул – ну, всё яснее ясного, такой мёрзлый ишпонат на стеночке притулился, куды с добром! Ну, я присел возле той стеночки; дай, думаю, послушаю, что за история мне здесь откроется, какая картина увидится… А в теле уж того жару и близко нет – запахиваю поплотней безрукавочку свою, да тут впору и про тулупчик бы вспомнить, такой на меня климат навалился! А и терплю, жду, хоть и знобко.

А сижу аккурат под простецкими на первый взгляд деревянными санками. Санки-то они санки, предмет всякому известный, да не такой уж простой. Потому как не дрова на них возили и не обычный какой груз, да и ребятёнки с горки на них не раскатывали. Совсем другая для них работа была, по нынешним временам куда как необычная, а ведь когда-то без этого дела и представить нельзя было ольхонского бурята! Потому как именно здешние жители и славились как наиглавнейшие добытчики — нерповщики. Такой уж был промысел, что добывали нерпу и цельными артелями, человек до десяти, и по двое-трое. В одиночку-то не с руки было, да и опасно.

А нерпа – ох как важна всегда была: и шкура у ней хороша, и мясо съедобно, а то и целебно, как искони считалось. Ласты отдельно отваривали, это за особое лакомство шло. Сало солили, а как же. И опять же жир – его и для кожевенной да меховой выделки брали, и мыло варили, и для шахтных ламп применяли… Ну, ещё и для питания. А как же? На два раза перетапливали особым образом, хранили. И так просто поесть – саламат там или ишо чего, и для лечения всякой хворости завсегда пользовали.

Так чего, бишь, я? Санки, значится. Вот сижу я у той стеночки, где они на гвоздике приспособлены, и уже только что зубами не клацаю. Такой они мне холод подпустили, ух! Так вот и вижу я – собирается на промысел нерповщик, хозяин этих самых санок-то. А что он именно-таки нерповщик, это враз понятно, потому как натягивает он помимо обычной зимней особенную одёжу: эдакие наколенники конского волосу на подкладе войлочном, рукавицы тож волосяные, да ещё поверх унтов ловкие конские камусы, как навроде калоши, только мехом наружу. А ещё надевает он по-над всей своей одёжей белый такой балахон с колпаком. Это, чтоб на льду да на снегу не видать его было. Маскировка, куды с добром!

А санки ему не просто, допустим, чтоб поклажу какую с собой волочить. Ой, нет! Тут хитрость охотницкая, и зовут такие санки – скрадные. В них особый смысл, потому мастерили их не абы как, а из особо просушенной берёзы, чтобы скрипа от них не случилось ни боже мой. А ещё ладили на санях три пары прямых копыльев, да все разной высоты. И натягивали парус тканевой, тоже белый, ясен день. Под углом, наклонно. Верхний-то край паруса того на раме укреплён, а низ до самого льда спущен. А чтоб не трепануло его ветром, не пугануло добычу-то, нижний шов ему дробью засыпали, вот как! А в парусе том две дыры: в одну охотник поглядывает, а в другую, что пониже, оружию свою выставляет.

Вот так, гляжу, и крадётся нерповщик, едва-едва, чуть не ползком, хоронясь за саночки. К продушине крадётся, где нерпа на лёд выхаживает. Зверь неразборчив, принимает парус за наклонную льдину, тот же торос. Ну, и подпускает к себе на выстрел. Но от охотника ох уж какая требуется аккуратность да выдержка… Одно неловкое движение – и всё зазря! Ушла нерпа, нырнула, только и видели. Зато уж коли по всем правилам скрадывал, утерпел, не всполошил зверя раньше времени – тут ты и с добычей. На те же санки завалил тушу да и покатил, куда с добром, к артельному балагану. Прямо на льду их ладили, на лошадях скарб подвозили, что ты!

А я покамест эту охоту со скрадными санками углядывал, вконец окоченел. Встряхнулся, подхватился, да и в свой уголок: ох, как мне та жара славной показалась! И чего, думаю, пенял, какой прохлады искал? Сымаю с себя безрукавочку, а с кармашка-то – верите, нет ли? – льдинка свалилась! Вот прям звякнула, на пол упала. Ну, сразу лужицей, да и нет её. Вот такой ишпонат, гляди, у нас морозистый висит… (хихикает) … я, однако, коли что, дак к тем санкам продукт какой-нить буду пристраивать, заместо холодильника. На ночь. Или выходной когда в музее. А то надумает меня кто мороженкой угостить – так запросто можно к тем саночкам и приткнуть, в целости останется, хоть и в разгар лета. Ну, это я так про мороженку-то… не в намёк… хотя… (хмыкает, посмеивается; запись обрывается)